То ли благоразумие.
То ли рана.
— Что?
— Имя. Твое.
— С каких это пор благородный…
Тычок в здоровую ногу заставил его упасть.
— Ты… сволочь! Дикарь!
— Еще какой, — честно ответил Миха и вопрос повторил.
Звали пацаненка Джеррайя.
— Джер будешь, — решил Миха, сдирая спекшуюся корку из мха и крови. — Сиди смирно.
Послушался.
Надо же, оказывается, воспитывать детей не так и сложно. А еще от раны не воняло. Что тоже было неплохо. Кажется, жизнь потихоньку налаживалась.
Глава 24
Миара тронула тело ножкой и сморщила носик.
— Уберите, — велела она, строго глянув на начальника охраны. И тот слегка побледнел.
Сглотнул.
И уставился на Винченцо, ожидая подтверждения. Тот не стал мучить человека и кивнул, сказав:
— И вправду. Уберите. Или похороните, раз уж получилось так. Неприятно.
— Сжечь? — на всякий случай уточнил почтенный Виргорт, последние двадцать лет служивший семейству Ульграх верой и правдой. А потому прекрасно понимавший всю неоднозначность ситуации.
Старший распорядитель лежал на земле, раскинув руки. Лицо его обрело желтый оттенок, черты заострились, а на синюшных губах виднелись остатки пены.
— Не стоит, — Миара подобрала юбки. — Он не заразен.
— А что с ним?
— Сердце отказало. Или мозг. Или что-то вроде. Сами придумайте, что папе написать.
Виргорт кивнул.
Придумает. И в том, что письмо это будет на диво обстоятельным, сомневаться не стоило. Ульграх проводил начальника охраны взглядом.
— Прогуляемся? — предложила Миара, взяв Винченцо под руку. — Все равно, пока разденут, пока закопают.
— Думаешь, будут раздевать?
— Всенепременно. Не надо мешать людям удовлетворять их низменные инстинкты.
И улыбнулась мечтательно-мечтательно.
Два дня как караван пересек границу, что проходила по реке Ужа. Речушка, к слову, поразила своей невзрачностью. Мелкая и узкая, она вгрызалась в землю, уходя с каждым годом все ниже. Топкие берега поросли травами, и те поднимались высоко, почти заслоняя зеленью своей воду. Перекинутый через речушку мост охранялся парой големов, погонщики которых подремывали на солнцепеке. Дремала и охрана, и лишь писарь в потрепанных одеждах цветов баронства, выглядел менее сонным, чем прочие.
Распорядитель предоставил путевые грамоты.
Письма.
А заодно уж выпустил почтового голема, в раздутое чрево которого Миара торжественно возложила тонкий свиток. Ульграх добавил свой.
Голем улетел.
Мост остался позади. А вот теперь с распорядителем несчастье приключилось.
— Так мозг или сердце? — уточнил Ульграх, когда караван скрылся за высокими кустами. Те росли по обе стороны древней дороги, однако не смели соваться на неё. Пожалуй, лишь это обстоятельство и не позволяло кустам в полном мере стереть все следы человеческого присутствия.
— Мозг. Или скорее полное его отсутствие. Ты знаешь, что отец оставил этому идиоту Печать?
— Даже так? — новость нисколько не удивила. Не стоило надеяться, что их отправят вовсе без присмотра. — Надеюсь, Малую?
— Нам бы и её хватило.
— И он?
— Не нашел ничего лучше, чем угрожать мне, — Миара сорвала синий цветок и, растерев его в пальцах, понюхала. А потом поднесла руку к носу Винченцо. — Слышишь?
Аромат был едва ощутим.
— Это синеголовник. Чудесно… я платила за гран два золотых.
— Полезен?
— Если у тебя есть враги, то несомненно. Из него делают «Вечное молчание».
— Я думал, что это легенда.
— В последнее время я начала понимать, что многие легенды оказываются, как бы это сказать, куда более реальными, чем нам представлялось.
— Откуда рецепт?
— Алеф. Нашел в какой-то рукописи. Решил, что мне будет интересно. И мне действительно было интересно.
Она ссыпала цветы в руки Ульграха.
— Погоди, лучше в кошель, — он снял с пояса. — И чего он хотел?
Миара отвернулась и фыркнула.
— Того же, что и все. Никакой фантазии. Тише, дорогой брат, — она погладила по плечу. — Он уже мертв.
— Он…
— Пригрозил, что развернет караван. И доложит отцу о моем желании бежать, — синие цветы окрашивали пальцы Миары в бледно-голубой цвет. Она подняла руку, уставившишь на их. Такие тонкие, такие хрупкие. — О нашем желании. И нашем плане.
— А у нас есть план?
— Несомненно. Куда нам без плана.
— И каково мое в нем место?
— Это от тебя зависит, — она ссыпала очередную горсточку цветов. Легкие, воздушные, они не пролежат долго. Впрочем, вряд ли Миара позволит им пропасть. В экипаже средь сундуков с нарядами и драгоценностями, причитающимися дочери рода Ульграх, есть и невзрачный темный кофр.
А в нем пробирки.
Горелка.
Спирты и вытяжки жиров.
— Идем, — посиневшие пальцы обвили запястье. — Идем подальше.
Она не боялась быть подслушанной, скорее бояться стоило тем, кто собирался подслушать, но Ульграх снова позволил увлечь себя. Мелькнула странная мысль, что он всю жизнь свою только и позволяет, что играть собой.
Другим.
Лес стал гуще. Кусты ниже. Зато деревья поднимались до самых небес, скрывая их же от людей. И здесь, в полутьме, дышалось сыростью и тленом. Редкие тени ложились на лицо Миары, искажая черты его. Почудилось, что еще немного и Винченцо увидит её, настоящую.
— Ты знал, что у него Печать?
— Нет. Но не удивлен. Отец привык все контролировать.
— Именно. И он никогда бы не позволил нам жить свободно, — Миара отпустила руку и закружилась. — Ты посмотри… ты когда-нибудь видел такое?
— Какое?
— Живое! Настоящее! Оглянись, — она упала на мхи и сгребла опавшие листья, смяла их, поднесла к лицу, вдыхая аромат. — Я всю жизнь. Всю свою проклятую жизнь провела в Башне! И если раньше мне дозволяли хотя бы во двор выходить, то после открытия дара и это запретили.
— Ты знаешь, почему.
— Конечно. Мне об этом твердили. Небезопасно. Меня могут похитить. И использовать во вред роду. Меня могут убить. И причинить ущерб роду. Только в этом дело. В проклятом нашем роде, собственностью которого я была.
Ульграх опустился на мхи и потрогал.
Влажные.
И листья пахнут гнилью. Но странно, он понимает, о чем говорит Миара. Пусть даже его-то в башне никто не удерживал, но все равно понимает.
— Мы, и ты, и я, мы ведь ничего не значим сами по себе. Мы лишь ресурс. Ценное имущество, которое принадлежит роду. И которым важно распорядится правильно.
Она резко села.
— А я не хочу! Ладно, отец, но скоро его сменит Теон. И думаешь, он будет относиться иначе?
— Нет.
В день, когда брат станет во главе рода, Винченцо умрет. Он знал об этом, пожалуй, если не с рождения, то с лет весьма юных, когда научился понимать несказанное.
— Я думала убить и его тоже, — призналась Миара, выбирая из волос листья и иглы. — Но потом отец предложил уехать. И я решила, что это шанс. Понимаешь? Такой, которого больше не будет! В городе нам некуда было бы деваться.
— Как и вне его.
— Именно. Ты бы, пожалуй, мог.
— Нет, — Винченцо коснулся шеи. — Клятва. Ты помнишь?
— Помню, конечно, — она подняла к глазам крохотный комок, который оказался пауком. Тот резво сбежал с пальцев, выпустив тончайшую нить. — Теперь у нас есть Печать.
— Думаешь, её достаточно?
— Самой по себе её точно не хватило бы. Но тебе повезло, братец. Ты до сих пор слышишь барабаны.
— А это при чем?
— При том, что в ином случае тебя уже бы корежило. Они разрушают разум, но цепи, его сковывающие, разрушают раньше.
Сердце ухнуло.
— Ты… знала?
— Поняла. Не сразу. Алеф натолкнул на мысль. И кое-какие записи сохранились, еще с тех времен, когда город искал знаний, а не власти. Извини, я не стала их убирать. Барабаны. И не буду пока. Ты вполне справляешься, а значит, все идет неплохо.
Ульграх потрогал шею.
— А если ты ошибаешься?
— Тогда, — Миара пожала плечами. — Мне придется тебя убить.