— Не знать. Не верить как понять. Сложно.

Ясно.

И не ясно.

— Там ты говорила лучше.

— Там нет язык ты. Я. Их. Один. Духи понимать. Я понимать. Ты понимать.

То есть в мире духов язык один, понятный всем? И вновь все звучит довольно логично, хотя, казалось бы, какая логика?

— Ты видела то место, куда мы должны попасть?

Ица покачала головой. И опять задумалась.

— А при нужде… мы могли бы, скажем, иногда заглядывать в мир духов?

— Зачем? — удивился наемник.

— Дурак, — а вот барон сообразил куда быстрее. — На разведку. Взял и пошел, тебя никто не видит. Ни нежить, ни люди… а ты всех видишь. Удобно.

— Ага. Видишь. Только тебя никто не видит, никто не слышит, и если чего вдруг, то даже на помощь звать смысла нет, — возразил Красавчик.

И в этом тоже своя логика.

— Мочь. Но… — Ица сделала волнообразный жест.

— Опасно?

Кивок.

И все же… что-то не тянуло Винченцо вот так с ходу лезть в ту самую заклятую башню. Хотя… до нее еще добраться предстояло.

Глава 17

Глава 17

Верховный

Гул толпы, собравшейся на площади перед храмом Верховный услышал задолго до того, как носилки приблизились к площади. Услышал и поморщился, что не укрылось от Тототла, который аж вперед подался, пристально вглядываясь в лицо.

Пожалуй, из всех трех, выбранных Владыкой Копий, Тототл был наиболее неприятен.

В его округлом лице, на котором наметился уже второй подбородок, застыло выражение удивленное и вместе с тем слегка испуганное. Порой оно сменялось недоумевающим, словно бы все-то вокруг было Тототлу незнакомо.

— Вам плохо? — и голос у него неподходящий, шепчущий, а еще эта привычка слегка зажевывать звуки, отчего речь становится неразборчивой.

И какой из него Верховный?

Впрочем, двое других были немногим лучше.

— Нет, — Верховный отмахнулся.

Не стоило вовсе брать его в свой паланкин. Пусть бы шел следом, как прочие, демонстрируя покорность и готовность служить. Но нет, захотелось взглянуть поближе.

Побеседовать.

А теперь он решит, что Верховный обратил свой взор именно на него. Обратил, да, поскольку стоял Тототл ближе прочих к паланкину.

— Вы уверены? Быть может…

— Уверен, — Верховный обнял руку. Нынешней ночью он вновь видел сон. Много снов. Но память сохранила лишь отдельные картинки.

Вот небо, что полыхает заревом пожара, одновременно ужасающего и великолепного.

Вот огненный дождь и кипящее море. Облака пара, что вырываются из океана, разворачиваясь навстречу осколкам небес.

Вот люди…

И то, что от них остается.

Тьма.

Боль.

Стоны и стенания. Конец мира, о котором Верховный все же думал, оказался столь ужасен, что разум человеческий просто не способен был воспринять его. И потому о снах думалось отвлеченно.

Кроме пожалуй…

В конце, уже измученный ужасами, Верховный увидел, как огонь выплавляет из недр земных золото, а то собирается, воплощаясь в человекоподобную фигуру. И оно, это новорожденное божество, поднимает руки, силой своей воздвигая щит меж небесами и землей.

А потом поворачивается к Верховному.

И взгляд золотых глаз полон печали.

— Видишь? — спрашивает он. — Видишь, что вы натворили?

Даже сейчас шепот этот звучал…

— Говорить буду я, — Верховный поморщился, пытаясь избавиться от эха этого голоса. И чувства вины, которое он испытывал прямо с утра. — Вы стоите. Слушаете. Делаете, что должно.

— Не сомневайтесь…

Верховный вскинул руку.

— Заранее определите, кто принесет первую жертву. И постарайтесь сделать так, чтобы все прошло гладко. В смутные времена люди придают большое значение всяким глупостям, поэтому…

Он замолчал, позволяя помощнику самому додумать.

А ведь этот на вершину пока не поднимался.

И руки дрожат.

Не случалось приносить жертвы? Вряд ли. Он бы не сумел возвыситься, будь оно так на самом деле. Но вот то, что ему эта работа не по вкусу, Верховный знал.

Справится.

Или нет.

Толпа шумела. Сколько собралось? Тысячи? Десятки тысяч? Столько не собиралось, пожалуй, и на великие празднества. А теперь ветер доносил не только голоса, но и запахи многих, многих людей. Смешанные с маслами и благовониями, но все же резкие, неприятные.

Кто-то выл.

Кто-то плакал. И наверняка к вечеру найдут с дюжину мертвецов, которых сдавило, сжало в толпе. И отдадут храму, записав в жертвы.

Пускай.

Верховный сделал глубокий вдох. Пускай он еще слаб, но люди не должны этого видеть. Они желают чуда. Или хотя бы уверений, что чудо возможно.

И придется…

…чудо возможно. Чудо рядом. Он знает, где именно… и надо решиться. Многие погибнут? Но многие и без того погибнут. А тут шанс спасти хоть кого-то.

Помощники окружили Верховного. И как-то сам он не заметил, как оперся на чью-то руку, даже не понял, чью именно.

Да и не важно.

Он шел и толпа молчала.

Сотни и тысячи глаз провожали Верховного, отмечая каждый шаг его. И тяжесть этих шагов. И его худобу, которую не способны были скрыть золоченые одеяния. Кто бы знал, до чего тяжелы они, и с какой бы радостью Верховный вовсе отказался.

Но нет.

Он шел.

Этот храм, возведенный лет триста тому, а потому молодой относительно прочих, был велик и роскошен. Двор его, вымощенный мрамором, вмещал многих, а вот алтарь, пусть и находился на вершине пирамиды, но та была невысока. В десять ступеней. И расположена так, чтобы все видели.

Они и смотрели.

Повинуясь знаку помощника, не Тототла, другого, младшие жрецы затянули песнь. И голоса их, звонкие, детские, устремились к небесам. Что ж, следовало признать, что настоятель храма знал свое дело.

Ни тени фальши.

И небеса ныне ясны, как никогда. Верховный прищурился.

Она здесь.

Да, ему удалось передать просьбу. Да и не ему одному, но ответа Верховный так и не получил. Но ныне Императрица явилась людям.

Она восседала в открытом паланкине, что стоял на плечах четырех могучих воинов. Смуглые тела их блестели от пота, и сине-золотые узоры, покрывавшие спину и грудь, слегка поплыли. За воинами виделся бледный лик Ксочитл. Рядом с нею возвышался Владыка Копий, еще более огромный и грозный, нежели обычно. И праздничный убор с золотыми перьями придавал его фигуре нечеловеческие черты.

Золота здесь было много.

Узорчатые золотые пластины покрывали и саму пирамиду, и лестницу, ведущую наверх. Золотом был окован алтарь.

Золотой чешуей блестели колонны.

И своды, опиравшиеся на них.

На лицах людей поселились золотые птицы и золотые змеи, золотые жуки сплетались в ожерелья, золотые бабочки оседали на волосах, на руках. Золото, золото… одно лишь золото.

Верховный ощутил, что задыхается здесь. И заставил себя сделать вдох. А также оперся на руку того, кто оттеснил Тототла, как-то вот тихо и незаметно.

Как же его…

Имя выскочило из памяти и затерялось. Но этот был самым молодым из троицы. А еще опасным. Те, другие, в них чуялось и желание власти, и страх, и готовность служить, этот же… он умел притворяться. И пожалуй, хорошо притворялся, если Владыка Копий счел его достаточно удобным. Но Верховный старше.

И видел больше.

Маски… масок в его жизни встречалось много. И отнюдь не все были из золота. Нынешняя, доброго, стеснительного человека, слегка растерянного, ибо оказанная ему честь высока, прочно приросла. Но и из-под нее, в упрямом изгибе губ, в морщинках, что пролегли тончайшими нитями, выглядывало истинное лицо.

— Ты, — Верховный заговорил, поднявшись на две ступени. — Клинок держи крепко. Распорядился, чтобы их напоили?

— Да, — помощник чуть склонил голову. — С рабами проблем не будет.

Хорошо.

Вопящая от ярости или ужаса жертва хороша там, где нет зрителей. А тут вснепременно кто-то да узрит в этих криках дурной знак. Или еще чего, похуже. Нет уж, нынешнее жертвоприношение должно пройти гладко и красиво.