— Норобушка, он тебя домашней собачкой назвал, — уперся в меня тощий женский палец.

Сэнсэй недоуменно перевел взгляд на меня.

— Изаму, почему ты меня так назвал? Что я тебе плохого сделал?

Я вздохнул. Похоже, что начинается новый виток развития наших с Шизуки отношений.

— Сэнсэй, я не хочу ругаться с вашей гостьей. Я лишь спросил, не хочет ли она сделать из вас…

— Вот-вот, именно в этот момент он и назвал тебя, Норобушка, домашней собачкой, — не дала мне закончить Шизуки.

— Да вовсе всё было не так! — возмутился было я.

— Вот, теперь он ещё на женщину и голос повышает. Конечно, какие могут быть манеры у хинина. Но я думала, что он хотя бы тебя уважает, мой старый друг… А если он тебя ни во что не ставит, то я не могу этого стерпеть. Прости, Норобушка, но это выше моих сил.

В голове сразу замелькали варианты развития дальнейшего разговора.

Хамить и давить в ответ нельзя — как раз этого она и добивается. Тогда я буду в невыигрышном свете и меня задавят опытом. К тому же, сэнсэй пока что на стороне Шизуки, ведь я «обозвал» его домашней собачкой. А произнести подобное при женщине чревато…

Ей нужен мой гнев и агрессия — не стоит их отдавать, а то в горячке могу наболтать такого, что потом вовек не отмоешься. Одно бранное слово, сорвавшееся с моих губ, может здорово пошатнуть мнение сэнсэя о своём лучшем ученике.

Если я скажу, что такой тон беседы мне неприятен, то могу показать слабость и свою вину. Ведь у нас как — кто слаб, тот зачастую и виновен.

Остается воздействовать психологическими наработками прошлого. Я… улыбнулся.

Да, улыбкой я показал, что не считаю себя виновным. Исподтишка показал открытые ладони тыльной стороной наружу, чем продемонстрировал полное отсутствие оружия, и самое главное — я начал дышать в унисон с Шизуки. В это сложно поверить, но когда используешь синхронизацию с гневным человеком, когда находишь нужные вибрации, то невольно он видит в вас отражение себя, как в зеркале. И, постепенно переходя на более глубокое и спокойное дыхание, вынуждаете человека подстраиваться под себя. Так наступает успокоение…

А теперь стоит призвать сэнсэя в судьи. Да-да, если атака Шизуки направлена на меня, с привлечением Норобу, то почему бы не воспользоваться её же приёмом?

— Сэнсэй, госпожа Исикава права, — с улыбкой ответил я.

Этими словами я обезоружил Шизуки. Она думала, что сейчас я буду сопротивляться, оправдываться или же как-то отмазываться, но я пошел другим путём и своими словами чуть выбил почву у неё из-под ног. Она слегка опешила, а мне только это и было нужно. Я всё также продолжал дышать в унисон с Шизуки, но внимание перенес на Норобу.

— Я сказал, что ты вряд ли когда захочешь стать домашней собачкой, ведь на самом деле ты — дерзкий волкодав! А твоя стая, которую называешь «старой гвардией», за тебя любому глотку порвут. Кто же будет рвать глотку за болонку? Только какая-нибудь модница, у которой вся жизнь сосредоточена в гламуре и обустройстве собственного счастья. Так рассуди нас — неужели я мог назвать тебя болонкой?

Удар за ударом я разбивал защиту Шизуки, но продолжал дышать и понемногу успокаивал дыхание. Голос звучал ровно, чуть убаюкивающе. Так мог вещать старенький профессор перед аудиторией, монотонно и заученно. Я использовал технику сравнения, причем надавил на возвеличивание, а не на преуменьшение, как это сделала Шизуки. К тому же ещё нанес укол по женскому полу, и заодно намекнул, что суровость и аскетизм более почитаем сэнсэем, чем домашний уют и загромождение ненужной мебели. Ещё и гламур упомянул, чего сэнсэй в принципе не приемлет.

— Шизуки-тян, в принципе, я не вижу в словах Изаму дурного, — проговорил Норобу. — Да, если он и сравнил меня с маленькой собачкой, то вряд ли от плохих мыслей. От плохих мыслей он назвал бы меня старым кобелем, но никак не мелкой гавкающей пакостью. Я думаю, что ты немного не поняла косноязычие моего ученика и поэтому начала так кипятиться. В Изаму я уверен, как в себе самом.

Последние слова были просто бальзамом на моё истерзанное сердце. Я улыбнулся ещё шире.

Шизуки собралась было что-то возразить, но сэнсэй не дал ей этого сделать. Он взял меня за руку, а потом протянул свободную руку к ней и проворковал с умильной улыбкой:

— Мне кажется, что вам нужно помириться друг с другом. Я знаю, что вы оба любите меня, но если вы будете собачиться, то обоим напиздюляю по первое число. Да, Шизуки-тян, я вижу, как ты пытаешься стать хозяйкой в этом доме, но прошу тебя об одном — не вставай между мной и учеником Изаму. Он меня никогда не предаст! Не то, что некоторые…

— Тогда была ошибка! — вскричала Шизуки.

— Мы с тобой оба поняли друг друга. Сейчас же я сниму эти гребанные носки, в которых хожу как по углям, этот платок, от которого вся жопа вспрела, и мы все вместе отправимся в деревню, скрытую в бамбуке. А ты можешь перестать щериться, Изаму. Один хрен я выкупил твои ухищрения на раз-два. Слишком вы слабоваты, чтобы манипулировать «дерзким волкодавом» и строить козни у меня за спиной.

— Но тебе же нужен покой и умиротворение, — проговорила Шизуки. — Я могу тебе это предоставить. Мы сможем достойно встретить старость, Норобушка…

— Ещё раз так меня назовешь и окажешься на улице, старая подруга. Ты же знаешь, как я не люблю это прозвище, так и не стоит лишний раз дергать тигра за усы.

— Мужчины… — хмыкула Шизуки. — Все вы такие. О вас заботишься, а вы всё из себя героев корчите. Я же хотела как лучше!

— Как лучше? У меня есть знакомый. В его семье тоже хотели «как лучше». Окружили старика заботой, выписали няньку, ничего не давали делать. И знаете, что? Он из бодрого пожилого человека превратился в старую дряхлую развалину. Всего какой-то год понадобился на то, чтобы вскрылись старые раны, чтобы новые болячки захватили тело. Мышцы одрябли, кожа обвисла. Родные своей заботой проложили ему прямую дорогу в крематорий. Так что не надо обо мне заботиться — я сам в состоянии принести себе стакан воды. И сейчас вы либо помиритесь и сделаете вид, что можете терпеть друг друга, либо оба отправитесь на улицу. А старый «дерзкий волкодав» будет жить себе дальше… Ну? Чего застыли?

Мы с Шизуки переглянулись. Её взгляд вряд ли можно назвать добрым. Мой же был сама благожелательность и участие. Я поклонился, не вытаскивая руки из ладони Норобу:

— Простите меня, госпожа Исикава, что подумал про вас плохое. Вы в самом деле заботитесь о моём учителе. Я буду рад оказать вам любую помощь, какая вам понадобится.

Она чуть помедлила, потом перевела взгляд на сэнсэя. Тот поджал губы. После такого она тоже кротко поклонилась мне и произнесла:

— Я прощаю тебя, Изаму-кун. Я искренне сожалею о происшедшем и, надеюсь, в дальнейшем у нас не возникнет подобных ситуаций.

— Вот и хорошо. Молодцы! — проговорил сэнсэй. — А сейчас мы пообедаем и отправимся в деревню. Хорошо, что вы помирились, а то идти в деревню врага недругами вообще ни в какие рамки не лезет. Мы и так можем не вернуться, а если будем рычать друг на друга, то не вернемся наверняка.

— Ты прав, Норобуш… Норобу, — поправилась Шизуки. — Но, может мы отправим туда молодого хинина? Всё-таки это его вина и, значит, ему и отвечать.

— Вот в том и разница между нами, Шизуки, что я своих друзей не предаю, — усмехнулся Норобу.

— Опять? Я уже не раз говорила, что тогда была ошибка. Неужели ты будешь напоминать мне об этом всю жизнь? — заломила руки Шизуки.

— Ладно, я всё равно простил тебя, но… чувство сожаления осталось, — пожал плечами сэнсэй. — Приступим же к еде и отведаем, что приготовила старая подруга. Изаму, ты можешь взять себе на кухне — там ещё осталось.

— С радостью разделю вашу трапезу, — с легким поклоном я отступил в сторону кухни.

И опять взгляд Шизуки вряд ли можно было назвать дружелюбным.

Глава 8

Мы не стали дожидаться Киоси. Передали Тигру, что отправляемся в деревню, скрытую в бамбуке и строго-настрого велели не ходить за нами. Чтобы было понятнее, сэнсэй как следует обматерил Тигра и тот промямлил, что всё понял.