После традиционных экивоков надо было соблюсти ещё одну традицию — все приходящие в гости снимают обувь и надевают мягкие домашние шлепанцы суриппа. Это простое, казалось бы, действие превращено в Японии в своеобразный психологический и эстетический акт. Сама процедура переживается как преодоление психологической границы (японцы называют это кэдзимэ) между внешним миром и интимной атмосферой домашнего очага. Переступив этот барьер, гости как бы забывают о прошлом, о том, что было за этим барьером, и вовлекаются в совершенно иную атмосферу.
Я разулся, привычно поставил обувь носками к выходу и пошел следом за Масаши. Зная педантичность семейства Окамото, я не очень удивился тому, что за то время, которое прошло с момента моего последнего посещения, ничего особенно не изменилось. Всё те же картины тушью, тростниковые циновки, кланяющиеся слуги, что скользят тенями мимо.
В гостиной сидели за низким столом-котацу Сейташи Окамото и Кичиро Окамото. Как было принято в этой семье — гостей принимали одни мужчины. Пусть женщины во всем мире и кричали о равноправии, но в роду Окамото было принято, что мужчина является абсолютным главой, а женщина только его помощницей.
Впрочем, подобное отношение было во многих родах, которые протянули свои корни в глубину веков. Мужчина — хозяин, а женщина ему только патроны подает. Наградой добродетельной японской женщине было уважение родных, гарантии от обид и унижений, ощущение безупречности своей репутации и идеальное партнерство в достижении гармонии.
Это пошло ещё со времен самураев. В их сословиях неравенство между мужчиной и женщиной было гораздо сильнее, чем во всех других сословиях. Жену всегда выбирали по политическим соображениям, а не по влечению сердца. Может, отчасти в этом скрывается такое трепетное отношение к любви — если у нас запросто могут сказать «я люблю тебя», то тут подобную фразу надо вырывать клещами.
Или же заливать литрами саке, чтобы стать похожим на Масаши, когда он признавался в своих пьяных чувствах юдзё!
Сейташи и Кичиро сидели чинно, выпрямив спины и положив руки на колени. Они с улыбками встретили моё появление. Котацу был заставлен едой. Перед самым нашим приходом поставили последние блюда, так как некоторые ещё продолжали дымиться. Ну что же, не будем задерживать хозяев.
Я согнулся в самом вежливом поклоне, выражая почет и уважение хозяевам дома. Они поклонились в ответ. Не вставали, не обнимались, не жали руки. Просто сделали вежливый ответный поклон с точно выверенной временной задержкой.
— Прошу прощения за то, что нарушаю ваш покой и уединение. Безумно рад видеть вас, господа Окамото.
— Тоже просим прощения за такой скромный прием, Такаги-сан, — кивнул Сейташи. — Рады приветствовать тебя в нашем доме.
— Здравствуй, Изаму-кун, — поддержал его Кичиро. — Пообедаешь с нами?
Приглашение формальное, снова дань традициям. И так понятно, что я приехал не наслаждаться видом их обедом и глотать слюни в стороне, пока передо мной будут хомячить.
— Буду счастлив разделить вашу трапезу, — улыбнулся я в ответ и протянул небольшой пакет с подарком главе семейства. — А это небольшой подарок в качестве извинения за беспокойство.
И ведь передать подарок надо так, чтобы соблюсти традиции — держать его за низ, чтобы хозяин дома мог беспрепятственно взять за веревочки пакета. Иначе покажешь своё неуважение к тому, кому даришь.
— Ну что ты, не надо было, — с улыбкой проговорил Сейташи и заглянул внутрь пакета. — Что это? Кукла?
Эх, знал бы Окамото, сколько времени я выбирал этот подарок… И ведь надо было заказывать и дожидаться целый месяц. Но это того стоило!
Красивая, расписная, притягивающая взгляд.
— Это русская игрушка, называется матрешка, — сказал я, когда дед Масаши извлек из пакета подарок. — Если чуть повернуть и потянуть в разные стороны…
— Ого, а тут внутри ещё одна куколка, — прервал меня Сейташи. — Вот как… А внутри… Ещё одна… И все разные! Ещё одна! И ещё!
Я не мог сдержать улыбки от вида пожилого мужчины, который с восторгом рассматривал мой подарок. Роспись красоток в платках разного цвета была выполнена так тщательно, что она невольно притягивала взгляд. Кичиро тоже взял в руки выложенное. За ним и Масаши подтянулся. Любителям мелких фигурок нэцкэ явно зашло подобное подношение.
— Семь штук. И платки у всех разных цветов. Смотрите, прямо как радуга! — покачал головой Сейташи, а потом перевел взгляд на меня. — Спасибо, Изаму-кун, это отличный подарок. Он будет великолепно смотреться на полке в моем кабинете. Очень изысканно. А какие линии…
— А если ещё знать сакральный смысл, который русские вложили в эту игрушку, то от этого подарок приобретает ещё большую изысканность, — произнес я.
— Да? Что же за сакральный смысл? — спросил Кичиро.
Я улыбнулся и произнес:
— Самая маленькая считается физическим телом человека. Следующая матрёшка представляет собой эфирное тело, которое созревает к трём годам. Затем идёт матрёшка, которая представляет собой астральное тело человека. Формируется оно к семи годам. Следующая на очереди идёт матрёшка, которая представляет собой ментальное тело человека и формируется оно к четырнадцати годам. Дальше идёт матрёшка, которую связывают с каузальным телом. Формируется к двадцати одному году. Самая большая матрёшка символизирует атмическое тело. Формирование этого тела зависит от самого человека.
— Да? Так задумано? — спросил Масаши.
— По крайней мере я так прочел, — улыбнулся я в ответ. — Многослойность матрёшки учит искать множество смыслов — за внешним видеть внутренние причины, более глубоко воспринимать мир, не судить поверхностно, видеть истину. Понимать, что плоско — это лишь поверхность, в объеме тел и есть их настоящая суть.
— Ого, — присвистнул Сейташи. — От этого подарок становится ещё более ценным. Благодарю, Изаму-кун за такое подношение. Вот только… почему русская игрушка?
— Потому что я больше не мог придумать — чем ещё смогу вас удивить, — развел я руками с тем выражением простоты на лице, с каким Киоси отвечал сэнсэю, когда накосячит в очередной раз.
Да и в самом деле — что ещё подарить людям, у которых всё есть? Драгоценностями их не удивишь, гаджеты сами делают такие, что только дух захватывает. А вот насчет матрёшки я точно угадал. Радость на лице Сейташи была неподдельная, искренняя.
— Ну, тогда после обеда придет наше время, чтобы тебя удивить, — проговорил Кичиро, когда его отец начал складывать матрешки одну в другую, чтобы потом убрать в пакет.
— А чем вы меня будете удивлять? — спросил я, чтобы поддержать беседу.
— Это увидишь позднее. Заодно и опробуешь, — ухмыльнулся Сейташи. — А сейчас же давайте есть, а то всё остынет и утратит свою прелесть.
Это было указание на то, что следовало прекратить разговоры о делах. За обедом не стоило думать о работе или о чем-то подобном. Нужно всё своё внимание сосредоточить на правилах этикета и приятной беседе ни о чем.
Эта беседа была своего рода приправой к еде. Как соевый соус или васаби. Тон беседе задавал старейший из присутствующих, а остальные должны были только поддерживать разговор и не переводить стрелки на другие темы.
Сказать по правде, меня порой так и подмывало на подобных обедах перейти сразу к делу, но после того, как сэнсэй устроил мне выволочку, а потом притащил талмуд толще Библии, чтобы я выучил «от сих и до сих», желание поговорить о работе как-то сразу пропало. Сэнсэй умел порой делать припарки от моей грубости и незнания.
Зато я навсегда выучил небольшие премудрости поведения с палочками. Вроде того, что нельзя: во время разговора нельзя показывать палочками на другого человека; махать палочками над едой; показывать палочками понравившуюся еду; играться приборами, тереть ими друг о друга; еду необходимо захватывать между палочками, а не накалывать на них; передавать еду, используя палочки.
Мы поговорили о погоде под суп-мисо, приготовленный со свининой. Весьма вкусно, скажу я вам. Не то, чтобы пальчики облизывать, но я поддержал разговор о погоде с удовольствием. Последнее время весенняя погода часто менялась, поэтому мы успели поговорить и о дождях, и об утренних туманах, и о ласковых лучах солнца.